Но вот грузный бык решил, наконец, раздавить ничтожного козла, как блоху. Отчаянно крутя хвостом, он неуклюже кинулся на Ваську. Однако Васька, угадывая силу бычьей злобы, стал бегать вокруг и боя не желал принять. Бык свирепел, из рычащего рта текла вожжой слюна.
— Ага, Васька, струсил! — загалдели окна.
Тогда козел круто повернулся и вновь рога в рога.
Вдруг окна грянули зычным хохотом: каким-то темным случаем бык завязил каменный свой рог в крутой загогулине Васькиного рога, поднял козла высоко на воздух и свирепо тряс его. Козел крутился в воздухе, как на крючке удавленник, дрыгал ногами, повиливал хвостиком, сдержанно блеял, из него от неприятности сыпались орехи. Победно поставив хвост штопором, бык сломя голову носился из конца в конец, оглашая село ревом. Васька, изловчившись, укрепился на его спине и ездил на быке, как на извозчике. Крендель козлиного рога был насажен на бычий рог, как колесо на ось, отчего шея Васьки изогнулась вниз и в сторону, будто он внимательно прислушивался, что скажет бык. Движением могучей шеи бык сдернул козла со своей спины, и Васька вновь отчаянно закрутился в воздухе.
Бык впал в бешенство: он не мог осмыслить происходящего, и черная вонючая сила, от которой он не в состоянии освободить себя, приводила его в животный ужас. Он с хриплым, обессиленным ревом бросался на избы, на заборы, с налету вонзая в дерево острия своих рогов. Но черная вонючая сила будто срослась с ним, сосала его душу. У него ослабли мускулы, — ни земли, ни неба, ни козла — лишь черная сила давит, нет избавленья, нет пощады, и в реве быка зазвучал смертельный страх. Глаза его стали влажны и безумны.
И вот последнее средство — темный спасительный инстинкт: бык с разбегу пал на луговину и, тяжело дыша разинутым ртом, начал кататься по земле.
Глядь — сгинула черная сила, нету. «Неужто сон?» Бык тряхнул головой, привстал на колени и расслабленно поднялся. Его шатало, и шкура на нем судорожно вздрагивала. Сознание быстро возвращалось. Огляделся кровавыми помутневшими глазами: избы, небо, зеленые поля вдали. Бык радостно взмыкнул и встряхнулся: черной силы нет, и нет козла. Он поднял морду и обнюхивал воздух: псиной не разило. Шерсть на хребте мирно улеглась. Он станцевал два тура вальса: нет козла, и все кругом как было. «Ну, значит, сон…». Тогда он попробовал свой голос, спокойно промычав. В поле отозвались коровы. Мишка трусцой туда.
За околицей, в канаве, вверх брюхом пьяный мужик лежал. Бык издали принял его за притаившегося козла и с дурным ревом бросился к нему, чтоб растерзать врага.
Мужик не ждал скорой своей кончины и безмятежно спал, легонько улыбаясь: ему снилась ядреная Акулина в бане, чужая жена. Бык враз затормозил свой тяжеловесный бег, взрыв землю, как плугом.
— Фу-фу! — изумленно дыхнул он. — С бородой, а не козел… Странно, странно, — и дружелюбно лизнул заплеванное мужичье рыло широким, как лопата, влажным языком.
Пьяница очнулся и, увидав глаза в глаза чью-то богомерзкую с рогами харю, вновь лишился чувств.
А бык — к коровам, дальше.
Мы нечаянно увлеклись душевным состоянием быка и, к сожалению, совершенно позабыли Ваську. С Васькой обстояло дело так.
От сильной встряски козел шатался и постепенно тоже приходил в себя. А цел ли рог? Васька изогнул шею и почесал спину: рог цел, на месте. Чувство оскорбленного достоинства угнетало Ваську, неостывшая ярость шумно бурлила в его сердце, и одно желанье: месть! Но враг ушел. Он зорко озирался, высматривая — не мелькнет ли где-либо бабий хвост. Только пусть кто-нибудь попробует всхихикать. Пусть! Васька покажет, какова в нем сила и кто он есть.
И вот красноперый петушишка захлопал крыльями и нахально всхохотал перед самым его носом. Их, тварь! Козел — стремглав на петуха. Петух лётом в сторону, козел за ним, петух к воротам, козел за ним, петух в спасительную щелку — мырк, ослепший в бешенстве козел за ним: хрясь рожишами в ворота — и вверх ногами отлетел на сажень прочь. От искрометного удара Ваське обносило голову — все кружилось перед глазами. Полежал, поднялся и тихонько поплелся вдоль стенки, недоумевая, что какая-то паршивая пичуга могла столь хлестко оглушить его по лбу. Ну, зверь!.. Опасный зверь. Сила быка пред ним ничто, велик бык, да дурак. Вот так петушиные копыта! Отродясь не знал, не чаял…
Навстречу курица. Козел почтительно свернул в сторонку, его хвост трусливо замотался, несколько орешков пало на траву. Ну, пти-и-ица!..
А хорошо бы покурить: как раз мужики на завалинке сидят… А ну их к черту!..
И козел, стыдясь народа, повернул в пригон. Его глаза увлажнились обидными слезами.
IIСвой неуемный норов Васька не стеснялся вносить и в общественную жизнь. Рожденный в революцию, он состоял теперь в совершеннолетнем возрасте, имея за плечами шесть лет и восемь месяцев.
Коровы, овцы, лошади, даже зверовые собаки отнеслись к революции совершенно хладнокровно. Черный же козел Васька, к удивлению общества и комячейки, проявил себя политически неблагонадежным. Тезис «бытие определяет сознание» нашел в данном случае реальнейшее подтверждение: хозяин козла — кулак.
В первой главе мы забыли упомянуть, что Васька, будучи по природе индивидуалистом, жестоко ненавидел всякие скопища, был убежденным врагом толпы.
И случись в нашем селе летучий митинг; приехали из города шефы с подарками и музыкой и на открытом воздухе митинговали. А козел, во избежание неприятностей, сидел взаперти, в хлеву.
Заиграла музыка: три трубы, кларнет, барабан и трензель, начались речи.
— Товарищи! — браво возгласил усатый рабочий с лицом деловым, не простоватым. — Товарищи крестьяне и крестьяночки! Мы, будучи ваши шефы, прибыли за двести верст в вашу несусветимую глушь, имея лозунг «лицом к деревне» и устроить с вами смычку!
Бабочки с солдатками хихикнули, краснощекая вдова Овдоха при слове «смычка» поспешно застегнула все крючочки на груди, девушки ухмыльчиво потупились.
— Ура! — закричали подшефные крестьяне и замахали картузами, приятно покашиваясь на объемистый ящик с дарами, соблазнительно лежавший под березой.
Опять загремела музыка, круторогая медная труба издавала резкий рык и звяк.
«А ведь это бык орет, — подумал Васька, — нет, не бык, нет, бык», — и, путаясь в догадках, стал носиться по хлеву.
Вот вышел из толпы хозяин Васьки, краснобай кулак Вавилин, нарочно одетый в рвань и тлен, выставил тугой животик свой и ответную начал речь:
— Братцы-товарищи, дорогие гостеньки! Ах, ах, до чего приятно… Мы, сидючи в дремучих лесах и будучи по причине неурожайной местности самой бедной беднотой…
— Вот, черт, врет, — шепнул комсомолец Ковалев своей соседке Тане. — Ну, и срежу ж я его.
— …поэтому от лица всей пашей бедноты, как вы обратили на нас свое милосердное внимание…
Его льстивые слова почему-то запахли нашатырем и псиной, все тревожно потянули ноздрями воздух.
— …поэтому, товарищи, как вы будучи приехавши с великими дарами, мы кланяемся вам низко…
Брюхан Вавилин, сложив на животике ручки, собирался отвесить поясной поклон всем шефам, как вдруг среди криков толпы кувырнулся носом в землю, заорал:
— Вась, Васька!.. Что ты!.
Не признав своего хозяина в таких невиданных отрепьях, козел еще раз с маху долбанул его в жирный, глядевший в небо зад и осмотрелся. Все смешалось. Бабы с визгом мчались кто куда. Трое опытных крестьян уже сидели на березах, кричали вниз:
— Товарищи шефы! Залазь попроворней! Изобьет.
Козел сшиб зазевавшуюся толстобокую Овдоху и припустился догонять комсомольца Ковалева с красным флагом, но круто повернул и бросился опять к березам. Проткнув рогами турецкий барабан, он перекинул его через себя и сызнова ударил в живот подошедшего хозяина. Вавилин с руганью помчался за веревкой.
Луговина была чиста. В небе стояло улыбчивое солнце, а на березах мрачно сидели десять человек: местные и шефы. Козел стал к ним задом, издевательски повиливал хвостом, жевал жвачку и ждал со всех фронтов неприятелей, — может быть, бык Мишка прокраснеет.
— Чей это козел? — сердито пыхтя, спросил с дерева усатый рабочий.
— Вавилина, кулачок такой, — ответил не видимый из гущи веток голос.
— Какая черносотенная животная! — воскликнул с крайней березы безбровый беленький кларнетист, слизывая кровь с руки. — Что твой Пуришкевич.
Козел повернулся, привстал на дыбочки и съел березовый листок. Усатый рабочий пересел двумя сучками выше и спросил:
— А что он, дьявол, по деревьям не лазит у вас?
— Нет, такого примеру не было, — ответил сосед по березе, старик Пахом. — Он, бог с ним, ужасти до чего не любит, ежели народ собирается гуртом.
— Какой же, это, к черту, митинг… — возмущенно плюнул усатый. — Надо слезать.
